Слишком много печали, скорби и зла. Слишком много зависти и ненависти, лжи и недоверия. Человек рожден свободным, но свободу убивают, расстреливают. Ее боятся, потому что она заставляет одних творить, а других - уничтожать сотворенное. И именно из-за страха перед свободой, перед непредсказуемостью, непоследовательностью и гением ее происходят войны, разорения, убийства. Жестокие расправы, казни, смертные приговоры, бесчисленные жертвы - все это обливает свободу кровью в тщетных попытках заставить людей думать одинаково. Впрочем, рассказ этот вовсе не о свободе, а совсем о другом.

Человек был музыкантом, впрочем, на жизнь он зарабатывал себе не музыкой, а тем, что разносил газеты, подметал дворы, подстригал кусты, в общем, занимался мелкими подработками. Жил достаточно бедно, и, хотя, имел однокомнатную квартиру, в ней почти ничего не было. Человек возвращался вечером домой, усталый и голодный, проходил, не снимая ботинок, в свою комнату и ложился на старую, поржавевшую кровать, но так, чтобы ботинками не испачкать относительно чистого, с какими-то восточными узорами, покрывала. Нет, этот человек вовсе не был маленьким человеком. Помимо скрипучей кровати в его комнате находились: два стула, небольшой шкаф, в котором, если открыть его, было достаточно одежды, приемник, висящий прямо над кроватью, ночник зеленого цвета, который очень не вписывался в пурпурно-розовые обои комнаты, и несколько полок, полностью забитых книгами. Кроме вещей, которые находились в комнате, еще было примерно столько же вещей на кухне: еще два стула, стол, холодильник, газовая плита, кухонный шкаф и мусорное ведро, почему-то чистое и пустое. Кроме всех этих бытовых предметов в доме были еще музыкальные инструменты. Их было ровно четыре: скрипка, домра, бубен и флейта. И, хотя, на последней человек играть не умел, но берег ее не меньше, чем остальные инструменты.
Человек умел играть. Если бы стало возможным заглянуть в его прошлое, то оказалось бы, что еще лет пятнадцать назад этот человек умел играть только на нервах, был студентом-заочником какого-то аграрного института, в коем появлялся только в сессию, и занимался только тем, что днями шлялся с большой компанией своих друзей по городу. О друзьях его, кстати, тоже нужно сказать слово. Они есть у этого человека и сейчас, но все женаты и выглядят значительно моложе. В общем, эти люди из дворовых затейников и забияк давно превратились в порядочных мужей с отпечатком благочестия на лице. А у музыканта на лице была только щетина, и само лицо всегда выражало не то удивленный испуг, не то омраченную радость. Впрочем, это не мешало ему творить.

Он вставал с постели, переодевался в потертый и никогда не использовавшийся по назначению спортивный костюм, надевал сверху шерстяную жилетку, брал в руки скрипку и начинал играть. Музыка получалось дивной, с оттенками какой-то безумной радости и светлой грусти. Звуки то поднимались к желтому потолку, то опускались, как тени, по розовым обоям. В эти минуты казалось, что в мире нет ничего, кроме музыки. Гибкие пальцы нежно водили смычок, и человек словно растворялся в прекрасных созвучиях. В те минуты он любил все вокруг. Он чувствовал и слышал каждый шорох и шелест, но нисколько не был раздосадован, а, скорее наоборот, признателен этим посторонним звукам за то, что они придавали этому миру уникальность и неповторимость.
Музыка была обычно продолжительной, но, к концу, все более прерывистой и высокой. Последние звуки извлекались обычно квинтами, как бы острыми лезвиями рассекая воздух. Человек не замечал, как он останавливался. Его музыка переходила в сознание, и он еще долго молчаливо стоял и думал, сам не зная о чем. Потом он вздрагивал, и, чувствуя давний голод, шел на кухню...
Март прошел очень тяжело. Отопление отключили. Горячая вода подавалась в квартиры строго по графику. Будучи одиноким и главное совершенно о себе не думающим человеком, музыкант заболел. Лекарства достать сумел - помогли друзья. Но здоровье словно шутило над ним. Утро обычно было солнечным, человек, укутавшись в теплое одеяло, подходил к окну, брал в руки маленькую домру, и с тоскою смотрел в окно. Он знал что-то. После обеда солнце пряталось, порой валил снег, и человек ложился обессиленный и уставший. Так продолжалось в течение недели. Вечером достаточно часто приходили друзья, как впрочем уже много лет они приходили на какой-нибудь тихий вечер, охваченный музыкой и рассказами о веселых случаях. Но теперь музыки не было, хотя рассказов не уменьшилось, и больной слушал и слушал.

Как-то вечером в дверь позвонили. Музыкант, кашляя, открыл дверь, ожидая увидеть там одного или двух своих друзей, но на пороге стояла маленькая девочка, лет семи, одетая в пухлую шубку цвета леопарда и в красные резиновые сапожки. Она протягивала свою маленькую холодную ручку, в которой оказалась горстка еще не до конца распустившихся подснежников.
- Это мне? За что?
Девочка молчала. Ее лицо выражало какую-то безмятежную простоту и радость от принесенного ей же подарка. Человек смутился. Он даже подумал, что это крохотное дитя могло ошибиться квартирой, и чтобы не сомневаться в этом, музыкант спросил:
- Как тебя зовут? Откуда ты?
Ребенок не смутился, а как-то не по-детски серьезно ответил:
- Я Лена Королева. А это вам.
Не дожидаясь ответа, девочка протянула букет в распахнутую ладонь музыканта, потом, все так же легко и проворно сжала тонкие и крепкие пальцы, и хотела уйти, уже развернулась, но человек окрикнул:
- Подожди, Леночка, давай я тебя хоть чайком-то с конфетами напою. Холодно на улице.
Девочка улыбнулась, прошла в распахнутую дверь и, оглядев голую стену прихожей, спросила:
- Дядя, а где у тебя вешалка?
- Да ты давай шубку сюда, если тебе не холодно будет, я ее здесь, в комнате положу.
Девочка снова улыбнулась, протянула ему шубку, и, уже определив расположение квартиры, прошла прямо на кухню. Музыкант, стесняясь, неловко заторопился.
- Странно у тебя дома... Вот моей маме бы очень не понравилось, что в доме нет вешалки. Как же ты свою шубу вешаешь, когда приходишь домой?
Музыкант, еще больше застеснявшись, стал объяснять:
- Да вешалка есть, то есть, была, просто вот мои друзья ко мне приходили, и она оборвалась.
А потом, вдруг вспомнив, что он так не узнал, чья это девочка и где живет, с неподдельным любопытством спросил:
- А где твой дом?
Но девочка словно не услышала вопроса, а продолжала вслух замечать увиденное:
- А окно у тебя маленькое и выходит прямо в рощу, поэтому темно. А ты не заклеил окна и поэтому дует. Ведь ты болеешь.
Музыкант удивился немного:
- С чего ты взяла, что я болею?
- Мой папа все знает, и он сказал, что ты болеешь. А еще у тебя шарф на шее и глаза грустные. Я вот, например, еще никогда не болела, потому что солнце глядит в наше окно и папа всегда делает так, чтобы нам было не холодно. Правда, мой папа иногда прячет солнце, потому что я люблю рассказывать ему разные истории.
В первые секунды человеку показалось, что он не расслышал, "что делает папа с солнцем", но еще секунду спустя с удивлением и умышленной хитростью, пытаясь встать на позицию ребенка, задал вопрос:
- А как твой папа прячет солнце?
Девчонка замолчала, словно поняв, что сказала что-то совершенно лишнее, но это продлилось всего мгновение.
- Я не знаю пока, я еще маленькая. Но когда я вырасту, то обязательно подниму солнце так высоко и заставлю его светить так ярко, что тепло будет всем.
И, немного помолчав и съев пару конфет, девочка опять не по годам серьезно проговорила:
- Я обещала вернуться домой в восемь, а сейчас уже пять минут девятого. Наверное, папа будет ругать меня и завтра посадит меня дома читать эти скучные книжки, а сам укроет землю снегом, чтобы цветы не взошли раньше срока.

Музыкант замолчал. Ему даже показалось, что он стал бояться. Странная девочка... Может быть, она случайно зашла в его дом и в его квартиру? Ее ищут... Почему он сразу не понял этого? Но в следующую секунду он чуть не сошел с ума от услышанных им слов.
- А почему ты меня так боишься? Меня никто еще не боялся. Разве я такая старая и страшная, что меня можно бояться?

Музыкант перестал пить чай и больше ничего не говорил. Он был потрясен и чувствовал, что этот "солнечный" маленький человечек знает про него все и знает все его мысли и намерения. Он глядел на ребенка с радостью и вдохновением и жаждал, чтобы девочка говорила не умолкая. И девочка говорила.
- Я очень люблю слушать твою музыку. Я однажды грустила здесь, а ты играл. Ты, наверное, не видел меня, да? Но я тебя все равно слушала. Ты такой смешной. Интересно, все музыканты такие смешные? Мне родители сказали, что ты учишь людей добру, им тоже нравится, как ты играешь. А моя мама особенно любит твою "Спящую кувшинку". С тех пор, как мама первый раз услышала эту мелодию, она завела у себя настоящую кувшинку. И теперь она все время спит у нас в вазе и просыпается всего лишь раз в году. Она очень прекрасна в тот день. Я тебе обязательно покажу. Мой папа говорит, что ты скоро будешь жить в другом доме, совсем рядом с нами. Я к тебе обязательно зайду. А сейчас мне пора.
        Человек не помнил, как проводил он девочку. Помнил только, после того, как захлопнулась дверь, он побежал к окну, чтобы посмотреть, как ребенок выйдет из подъезда, но, к его удивлению и в подтверждение его странных мыслей, из подъезда никто не вышел. Музыкант вышел на лестничную площадку, спустился вниз, но никого в подъезде не было. Немного качалась желтая лампочка. Человек был счастлив.
        Проснувшись утром, до того еще, как открыть глаза, он почувствовал, что за окном идет снег. Предсказание "солнечной" девочки сбылось. Он взглянул сквозь шторы и действительно увидел обильный, падающий хлопьями, снег. Как ему хотелось в ту минуту, чтобы снег шел вечно! Легкий, воздушный, он кружился, танцуя под неслышимую, но, несомненно, прекрасную музыку. Снежинки были необыкновенно крупными, порой музыканту казалось даже, что он видит, как вращаются в воздухе тоненькие их иголки. Музыкант взял скрипку и стал играть. Сначала нетвердые, но потом все более уверенные звуки пронзали тишину. Черные ноты ложились прямо на снег и тут же исчезали. А снег падал и падал. Кто-то словно переворачивал страницы чистой тетради, на которых музыкант оставлял свою последнюю мелодию...